В Тининой груди что-то шевельнулось.

– А вы мне не дадите телефон этого чудо-доктора? – попросила она.

– Да у меня его с собой нет! Телефон у мамы. Вернее, у каких-то маминых родственников.

– А-а, – протянула Тина, а сама подумала: "Ну, значит, точно не судьба!"

– А я вот что хотела спросить, – стала щебетать уже совсем о другом Ника. – Вот вы сейчас пели, а я уже эту клевую мелодию слышала. Когда-то давно. Наверное, когда была еще маленькая. Я бы хотела такой диск купить. Как это называется? Кто написал?

"Ах, молодость, молодость, – подумала Тина. – Все-то тебе нипочем!"

– Это Шуберт, – сказала она. – Был такой композитор. Говорят, очень клевый мужик. – Она сунула Нике деньги в карман. – Возьми, девочка, не обижай меня. Это тебе на операцию первый взнос.

Тина повернулась и потянула обалдевшую от разговора Аню за собой. Ей больше не хотелось ни о чем расспрашивать Нику. Та стояла и удивленно смотрела им вслед.

– А это кто? – оглянувшись, спросила подруга.

– Да никто. Моя бывшая пациентка, – сказала Тина.

Они еще погуляли по улице, но настроение было испорчено. "Ей, наверное, еще хуже, чем мне", – думала Аня о подруге. А Тина ни о чем не думала. Она брела по улице, слепая и глухая ко всему вокруг. Все так же кружились снежинки, компании торопились в гости со свертками и бутылками в руках. Стрелки часов настойчиво приближались к полночи. Ане уже пора было возвращаться домой, но было неловко оставить Тину. Внезапно расхотелось идти в театр на капустник и уж тем более вешаться. Аня представила себя в кругу родных за нарядным столом и подумала, что надо еще успеть положить в большой мешок подарки от Деда Мороза, как она это делала раньше, когда дети были маленькими.

Мимо них медленно проплыл ярко освещенный троллейбус.

– Это мой! С Новым годом! – закричала Аня, быстро чмокнула Тину в холодную щеку и побежала. Она успела вскочить на подножку до того, как закрылись двери, и еще долго махала подруге сквозь замершее стекло.

А Тина осталась бродить по улицам одна. Перед глазами всплывали то темная машина, удалявшаяся от нее по бульвару, то искаженное лицо Алеши, когда он разговаривал с ней, то страшные рубцы Ники. Наконец Тина ужасно замерзла, проголодалась, вспомнила, что родители должны начать волноваться, и спустилась в метро.

Телефонный звонок в квартире родителей раздался в новогоднюю ночь в три часа. Мать и отец уже легли, Леночка тоже давно заснула, а Тина одна сидела перед телевизором. Ей казалось, что праздник прошел, будто его и не было.

– Не попрошайничай больше на улицах! – отчеканил без всякого приветствия в трубку Василий. – Я куплю тебе небольшую квартиру и буду давать деньги.

– Не надо мне твоих денег, – равнодушно ответила она. – Я сама как-нибудь справлюсь. Сделай все, чтобы Алеша учился.

– Будь счастлива, – помолчав, сказал муж.

– Да катись ты к черту! – ответила Тина, повесила трубку и пошла спать.

Так закончился для нее последний год прошедшего тысячелетия.

Наступила весна. Каштаны развернули свои гофрированные листья вровень с балконом пятого этажа старого хрущевского дома, а не распустившиеся еще, а только показавшиеся свечи цветков стояли как стрелы, готовые с наступлением майского тепла метнуться вверх.

Именно из-за каштанов Тина согласилась на этот дом в отдаленном районе, где до того даже никогда не была. Вообще-то, квартира была, как теперь говорят, "убитая", то есть с крошечной кухней, маленьким коридорчиком, единственной комнатой и в состоянии, которое невозможно описать. Но потихоньку, понемножку все утряслось.

Пару недель Тина походила по строительным рынкам, наняла бригаду молдаван – и через месяц в квартиру можно было въезжать. Деньги, что выдал Тине муж в качестве компенсации, все ушли на ремонт, но она ни о чем не жалела. Только попросила отдать ей старый березовый гарнитур. И Василий, несмотря на то что уже осознал его стоимость, пошел навстречу. На место гарнитура в их прежней квартире Алеша поставил модный низкий диван с кучей пестрых подушек, открытые полки и подставку для музыкального центра. А Тина вновь с любовью протирала стеклянные ирисы в дверцах шкафов и полировала теплые желтые полки.

У нее не было даже холодильника, и поэтому молоко она ставила на подоконник, а масло по старинке держала между рамами. От старых хозяев остались в наследство старый кухонный шкаф (Тина сначала вывела из него тараканов, а потом заново оклеила пленкой), крошечный шаткий кухонный столик да две колченогие табуретки. Тем не менее Тина постелила на столик салфетку, поставила вазу толстого стекла с расписными петухами, которую муж отдал ей вместе с комнатным гарнитуром, и стала наслаждаться покоем.

Ей вдруг понравилось ходить за молоком с бидончиком, как они с сестрой в детстве ходили по очереди, в крошечную молочную в соседнем доме. Туда привозили молоко в огромных бидонах из подмосковного совхоза. Чарли тоже нравилось такое молоко и чайная колбаса, которую Тина покупала для него на углу у женщины с Украины.

Когда муж привез Чарли, глаза у собаки были мутные и слезящиеся, по хребту шли проплешины, шерсть была тусклая и свисала с боков клоками. Увидев Тину, пес с обидой отвернулся, будто показывая всю несправедливость того, что сделала хозяйка: зачем она его оставила. Но когда она кинулась обнимать, гладить и целовать пса, Чарли вздохнул, положил лапу на ее руку, съел кусок хлеба с маслом и не отходил ни на шаг около недели. Потом к нему вернулось хорошее настроение, шерсть вновь заблестела, он начал гулять, уже не прижимаясь в панике к ее ногам, а весело помахивая хвостом, и Тина поняла: жизнь у них потихоньку налаживается.

О сыне муж сказал очень коротко:

– Окончит школу, поедет в Краснодар поступать в институт. Там все схвачено, родители и друзья помогут. Если не поступит, вернется в Москву и будет со мной заниматься делом. Определится потом.

Тина только пожала плечами, подумала: "Ну, пусть будет так. Если мне не удалось вырастить сына так, как хотелось, это не значит, что у него нет права на собственный путь".

И после новостей о сыне, после возвращения Чарли, обустроившись в крошечной, но теперь такой чистенькой светлой квартирке, она почувствовала столько свободы и радости, что каждую минуту боялась их расплескать.

В прихожей зазвонил старый чешский, потрескавшийся от времени телефон. Через белую арку из гипсолита вместо двери, которую ее уговорили сделать рабочие, Тина, с тряпкой в руке, прошла в коридор, сняла трубку:

– Центр продаж и сервисного обеспечения. Говорите.

– Это я, Тина, – раздался голос Барашкова. – Мы с тобой собирались сегодня на кладбище. Валерию Павловичу память, полгода.

– Конечно, поедем. Спасибо, что позвонил.

– Тогда заеду за тобой в четыре.